Франклин наконец-то заразился пламенным патриотизмом, распространявшимся по всем колониям, особенно в Массачусетсе. В письме бостонскому священнику Сэмюэлу Куперу он утверждал: парламент не обладает полномочиями облагать колонии налогами или направлять британские войска. «В действительности они не имеют такого права, и их требования являются следствием узурпации власти». Однако, подобно многим американцам, он еще не был готов выступать за полный разрыв с Британией. Решение, полагал он, заключается в новом соглашении, по которому ассамблеи колоний остались бы лояльны к королю, но больше не подчинялись бы британскому парламенту. В письме Куперу есть такие слова: «Позвольте нам сохранять приверженность королю (который наилучшим образом расположен к нам и имеет фамильную заинтересованность в нашем процветании), так как такая приверженность является наиболее правдоподобным средством защиты от своевольной власти коррумпированного парламента, который не любит нас и заинтересован в том, чтобы держать нас в подчинении и вымогать у нас деньги». Это была элегантная формула федеративной системы правления. К сожалению, она основывалась на непроверенном предположении, что король проявит больше сочувствия к правам колоний, чем парламент[296].

Письмо Куперу, широко опубликованное в печати, способствовало также тому, что нижняя палата легислатуры Массачусетса назначила Франклина своим дипломатическим агентом в Лондоне. В январе 1771 года он нанес визит лорду Хиллсборо, чтобы предъявить ему новые верительные грамоты. Хотя министр переодевался для приема у короля, он согласился принять Франклина. Но когда Франклин упомянул о своем новом назначении, Хиллсборо презрительно усмехнулся: «Я должен сказать вам прямо, мистер Франклин. Вы не являетесь дипломатическим агентом». «Я не понимаю вашу светлость, — ответил Франклин. — У меня в кармане документ о моем назначении».

Хиллсборо заявил, что губернатор Хатчинсон наложил вето на билль о новом назначении Франклина.

«Это не билль, — возразил Франклин, — а решение палаты, принятое большинством голосов».

«Палата представителей не имеет права назначать дипломатических агентов, — резко возразил Хиллсборо. — Мы не признаем никаких дипломатических агентов, кроме тех, которые назначены в соответствии с актами, принятыми Ассамблеей и одобренными губернатором».

Очевидно, что этот аргумент Хиллсборо является не чем иным, как надуманным предлогом. Ведь Франклин был назначен дипломатическим агентом Ассамблеи Пенсильвании без согласия губернатора Пенна. Министр пытался отказать людям в праве назначать представителей в Лондоне, и Франклин был потрясен. «Милорд, я не могу понять, почему согласие губернатора должно считаться необходимым для назначения представителя народа».

С этого момента разговор принял иной характер. Хиллсборо, побледнев, разразился тирадой о том, насколько его «твердость» необходима, чтобы навести порядок в мятежных колониях. На это Франклин ответил личным выпадом: «Я уверен, что нет большой разницы, было назначение признано или нет. Я не понимаю, чем дипломатический агент в данное время может быть полезен любой из колоний. Следовательно, я больше не доставлю вашей светлости никаких беспокойств». С этими словами Франклин решительно вышел из комнаты и отправился домой записывать содержание беседы[297].

Хиллсборо «чрезвычайно обиделся на мои последние слова, которые он считает крайне грубыми и оскорбительными, — сообщал Франклин Сэмюэлу Куперу в Бостон. — Я нахожу, что он не ошибся на мой счет».

Сначала Франклин притворялся, будто его не беспокоит враждебность Хиллсборо. «Его коллеги по кабинету министров любят его ничуть не больше, чем я», — утверждал Франклин в письме Куперу. В другом письме он описывал Хиллсборо как «надменного, высокомерного, исключительно высоко ценящего свои политические знания и способности (такими, каковы они есть), любящего каждого, кто готов льстить ему, и враждебного ко всем, кто осмеливается говорить ему неприятную правду». Единственная причина, по которой он оставался у власти, заключалась, как предполагал Франклин, в том, что другие министры «не знают, как справиться с таким беспокойным человеком, вечно упорствующим в своих заблуждениях».

Тем не менее скоро стало ясно, что столкновение с Хиллсборо плохо отразилось на Франклине. Его друг Страхан заметил, что тот стал «очень необщительным, и это состояние накладывается на его природную инертность, так что теперь нет никакой возможности заставить его принять участие в чем-нибудь». Оно также усилило его пессимизм относительно роста напряженности в отношениях Америки с Британией. В действиях парламента можно увидеть намерение «посеять семена полного разъединения двух стран», сообщал он массачусетскому Комитету по переписке. «Кровавая распря приведет к абсолютному порабощению Америки или к гибели Британии вследствие утраты ею колоний»[298].

Несмотря на свои пессимистические настроения, Франклин по-прежнему надеялся на примирение. Он убеждал Ассамблею Массачусетса избегать проявления «открытого непризнания и неповиновения» власти парламента и вместо этого использовать стратегию, направленную на «постепенное ослабление предполагаемой власти парламента над Америкой». Он даже зашел настолько далеко, что дал Куперу следующий совет: возможно, «разумно поощрять метрополию, чтобы она проявляла озабоченность своей собственной репутацией». И он продолжал убеждать проводить политику лояльности если не парламенту, то хотя бы короне.

Это дало повод врагам обвинить его в примиренчестве. «Доктор не жертва обмана, а инструмент вероломной политики, проводимой лордом Хиллсборо», — писал амбициозный виргинец Артур Ли своему другу Сэмюэлу Адамсу. Ли продолжал обвинять Франклина в желании сохранить за собой должность почтмейстера и пристроить на теплое местечко своего сына. Все это объясняет, утверждал он, «выжидательную тактику, которую он всегда демонстрировал в американских делах».

Ли имел свои мотивы: он хотел занять место Франклина в качестве дипломатического агента в Лондоне. Но Франклин по-прежнему пользовался поддержкой большинства массачусетских патриотов, включая (по крайней мере на то время) и Сэмюэла Адамса. Адамс проигнорировал мнение Ли, опубликовал полученное от него письмо, и друзья Франклина в Бостоне, включая Томаса Кашинга и Сэмюэла Купера, заверили его в своей поддержке. Критика со стороны Ли, писал Купер, служит «подтверждению мнения о вашей ценности и одновременно показывает всю низость ее автора». Но она также высветила трудности, с которыми сталкивался Франклин, пытаясь, как во время кризиса из-за закона о гербовом сборе, одновременно сохранять верность Британии и быть американским патриотом[299].